Довольно, не стоит ли перебирать
Струны которым пора умирать.
Сколько еще песен мне спеть
Чтоб не случилось гореть в аду,
А в райском саду гулять,
Не помнить, не поминать,
Не бредить, не бередить,
Не ползать и не ходить,
А в небе парить.

И не было, пусть, проклятье твоим
Безумия путь достался двоим.
Не знали, не ведали что мы творим,
Что чувствуем, что говорим.
А ты изменил и мою роль,
Я не поэт больше, не король.
Ты превратил весь мир в боль
И все теперь в твоей воле.

Но доля моя сберегла твой покой,
Дань за мученья жестокой игрой,
Даль заточенья свершилась такой
Длинной дорогой в мрак.
Так и проходит земной срок
Рук мелодичность отнял рок
Не совместимый это порок
С небом
Что мне теперь о том говорить
Где я хочу парить.

(с)

Только… отсюда дороги нет, чтобы обратно. К маме.

Visenna

Не обманешь Судьбу и не купишь любовь
Ни за жизнь, ни за смерть, ни за горсть серебра
И холодная сталь ляжет под ноги вновь
Равновесием зла и добра.
Пусть сгорает судьба в ритуальных кострах
Пусть у мира меняется суть
Но я вернусь домой – в старый замок в горах
Когда будет окончен мой путь.

Ни за знамя и герб, ни за список побед
Не поймёшь, где искусство, а где ремесло
Семь шагов через страх, семь шагов через бред
Коль остался в живых повезло.
И когда надоест мне со смертью играть
Жизнь отпустит меня отдохнуть
Но я вернусь домой – в старый замок в горах
Когда будет окончен мой путь.

(с)

Сорок лет в пустыне, ей-богу, немалый срок.
Генерал, такой поход не сочтёшь блицкригом.
На моем «Узи» заедает к чертям курок
и прицел сбоит (вероятно, шкала со сдвигом).
Лейтенант читает молитвенник между строк
пролетевшим МИГам.

Генерал, мы, кажется, пересекли рубеж.
Нам пески, заунывно воя, целуют пятки,
небо виснет тряпкой, ландшафт, как бельё, несвеж,
и куда ни глянь - охряные мазки и пятна.
Здесь, по данным спутника, должен быть город Льеж –
но, похоже, спрятан.

Генерал, я слышу, оркестр играет туш
С переходом в рэгги – каждый четвёртый вторник.
Дирижёр невидим, всеведущ и вездесущ.
На обед – овсянка, повар берёт половник.
Это мы – самум и сирокко, жара и сушь,
так сказал полковник.

Он прикончил фляжку и был ко всему готов.
«Эй, сынок, у нас под ногами бульвары Ниццы.
Это мы приносим пустыню в колодцах ртов,
В помутневших от пыльной бури глазах-бойницах.
Видишь затхлые лужи вместо былых портов?
Я намерен спиться».

Генерал, скажите, кому мы заходим в тыл?
Где противник, его окопы, валы и дзоты?
Драный валенок, две портянки, ведро, костыль…
Здесь для смерти не отыскать никакой работы,
Потому что труп чересчур хорошо остыл –
Как в бадье с азотом.

Генерал, я помню эдемский сырой рассвет,
Вашу речь о последней битве с волками ада.
Как змея, вцепившись зубами себе в хребет,
Не могу дождаться, когда же загнусь от яда.
Тишину взрывают сухие хлопки "Беретт"...
Генерал, не надо!!!

(с) Visenna

Но если душу – узлом,
То только морским, поверьте.

Я болен.
Мой мир двумерен.
На плоскости жить сложней:
Прямая не лицемерит,
Но верит, что всех важней,
Когда нараспашку двери
И виден узор камней.

Попробуй поладить с ней,
Как ладят с тропою змеи.

Я болен.
Мой крик беззвучен.
Я тихо иду в ночи.
Колышется плач паучий,
Бесшумно журчат ключи,
Замки открывая лучше,
Чем золото и мечи,
И дремлют в овраге тучи.

Я болен.
Неизлечим.

О.Л.

Белые кролики мимо спешат, причитая:
"Ах, наши ушки, ах, усики, мы опоздаем!
Нам не сносить головы..." - и бегут на работу.
Утро Алисы проходит в мечтах о субботе.

Все, как обычно: с коллегою Соней в подсобке
С чаем скучают - ведь кофе не в кайф без сдобы.
Сдоба добрит, но - полнеешь... Они с сожаленьем
Думают о мармеладе и банках с вареньем.

После - отчеты, звонки, совещанья и встречи.
Утро Алисы темнеет и прячется в вечер.
Словом, варкается. Чайник тихонько клокочет.
После работы - лишь шесть остановок до ночи.

Отдых в кальянной и боулинг морскими ежами.
Синяя бабочка курит вприкуску с грибами.
"Право же, что за гламуррр," - раздается над ухом.
Звук ниоткуда. Наверно, проблемы со слухом.

Падая в нору сурочью, Алиса забыла,
Кто она, что она... Правда, порою на мыло
Письма приходят с одной закрывающей скобкой...
Их распечатки хранятся в особой коробке.

Вечный февраль. И, закутавшись в плед, вечерами
С кружкою чая, коробкой конфет и мечтами,
Веря, что есть еще выход из этого круга
Ты отвечаешь на письма с улыбками друга...

(с)

- Скажи мне, мой принц, что делать тогда мне в подлунном мире?
- Тогда – собирать чемоданы, камеи, любовников, память, писать открытки из Индии, над бункером
ставить знамя с бессмертным китайским лисом – и ждать своего эфира.

- Скажи мне, мой принц, найду ли тебя среди звёздной пыли?
- Найдёшь, если захочешь, а вольному – Бог за спину. Иди на восход по травам, и помни всегда причину,
зачем ты уже не дышишь, а грудь всё ещё не остыла.

- Скажи мне, мой принц, а долго идти мне к твоей планете?
- Так долго, что ты забудешь меня, мой вулкан и розу, научишься пить и плакать, платить за ночь
бренной прозой; так долго, что ты забудешь, что я за тебя в ответе.

-Скажи мне, мой принц, а как же тебя я узнаю при встрече?
- По пальцам, шери, по пальцам,
ласкавшим тебя в Версале, по пыльным моим камзолам и шпаге из тёмной стали,
а пуще всего – по шраму на сердце, что смерть не лечит.

©

а мне бы немного рома, рима и радости:
пижаму в овцах, дачу из сказки, родителей, как в кино
я бы была невозможно милой, любила сладости,
ела бы их и не толстела бы все равно.
я бы была непременно рыжею с алой челкою
в разноцветных гольфах, в юбочке по бедро
этакой непоседливой маленькою девчонкою
выписывающей в тетрадочке формулы поиска ро.

а мне бы немного тени, тмина и таллина
улочек, переулочков, каменных площадей...
я бы гуляла там с той бесконечно дамою
или сняла бы на ночь там парочку бллошадей.

выстрелить
влиться лавою
впеться в любовь
аккордами
голову кучерявую
в плечи ее склоня

господи, мне бы имени, запаха, знака, города
чтоб не было мне отравою
и чтобы не было путами

для меня.
©

Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и в мороз.
Это на них ход рычагов; это на них вращенье колёс.
Это на них всегда и везде погрузка, отправка вещей и душ,
Доставка по суше и по воде Детей Марии в любую глушь.

"Сдвинься", - горе они говорят. "Исчезни", - они говорят реке.
И через скалы пути торят, и скалы покорствуют их руке.
И холмы исчезают с лица земли, осушаются реки за пядью пядь.
Чтоб Дети Марии потом могли в дороге спокойно и сладко спать.

Смерть сквозь перчатки им леденит пальцы, сплетающие провода.
Алчно за ними она следит, подстерегает везде и всегда.
А они на заре покидают жилье, и входят в страшное стойло к ней.
И дотемна укрощают её, как, взяв на аркан, укрощают коней.

Отдыха знать им вовек нельзя, Веры для них недоступен Храм.
В недра земли их ведет стезя, свои алтари они строят там,
Чтобы сочилась из скважин вода, чтобы, в землю назад уйдя,
Снова поила она города, вместе с каждой каплей дождя.

Они не твердят, что Господь сулит разбудить их пред тем, как гайки слетят,
Они не бубнят, что Господь простит, брось они службу, когда хотят.
И на давно обжитых путях и там, где ещё не ступал человек,
В труде и бденье - и только так Дети Марфы проводят век.

Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней,
Ты видишь кровь - это значит: здесь прошел один из её Детей.
Он не принял мук ради Веры святой, не строил лестницу в небеса,
Он просто исполнил свей долг простой, в общее дело свой вклад внеся.

А Детям Марии чего желать? Они знают - ангелы их хранят.
Они знают - им дана Благодать, на них Милосердья направлен взгляд.
Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их благословил,
Свое бремя взвалили на Бога, а Бог - на Детей Марфы его взвалил

© Киплинг

Этот мир состоит из стен
белых-белых. Большая психушка.
Мы плетем себе струны из вен,
чтобы спеть о какой-то кукушке.
Через вёсны, снега и года
люди носят открытые раны.
А моя золотая звезда
ждет меня на аккордах гитарных.

Мир стоит на слоновьих ногах,
да и те уж изрядно устали.
Люди спят. Они видят во снах
недоступные дальние дали.
Я не помню, в каком году,
и не знаю, в каком режиме
я влюблен в золотую звезду.
Цель не так уж недостижима.
(с) Jericho.

Осенний четверг разноцветен, растрепан и короток,
Как модная стрижка. Осталась неделя - и прожито.
А помнишь: такой же ноябрь, воскресенье за городом,
Притихшее небо над дачным поселком... Ну, что же ты,
Ну вспомни - ладони в ладонях дрожали и таяли...
Так просто за шторами спрятать унылые улицы,
Укутать, укрыть, нашептать побережье Италии
И пляжные зонтики... Вскинув монетку, зажмуриться -
Неважно, что выпадет. Терпкую ягодку имени
Катать за щекой, осторожно целуя по буковкам...
Пугать, что в Марокко плохой урожай мандаринов и
Что Нового года не будет, твердить, что я глупая
И просто нечестно дрожать под тремя одеялами...
Пожалуй, ты прав, и затея не слишком удачная -
Мы оба замерзли и выглядим очень усталыми,
Какие уж тут фотографии, если назначено
Давиться сиропом от кашля (а пахнет смородиной!),
На решку загадывать счастье от марта до августа,
Согревшись, учить наизусть географию родинок,
И плакать, и бредить "уедем, уедем, пожалуйста" -
И всё невпопад, неумело, нелепо... Прости меня.
Как много счастливых монеток впустую потрачено...
А осень однажды вздохнет совершенно по-зимнему,
И наши фигурки в руке ее станут прозрачными.

(с) Ёлка Моталка

Прекратить ветров погребальный вой, заменить вулканы на дым печей...
Смехотворна плата: убей того, кто сегодня спит на твоем плече.
Он - палач и плаха, скудель беды, преисподний выкормыш, адский стяг,
Кровь и гной наполнят его следы... Хоть чуть-чуть промедлишь - и будет так!

Две печати сняты, осталось пять, рыжий конь гарцует у райских врат.
Воды рек вот-вот обратятся вспять, и на землю рухнут огонь и град,
Третий ангел держит у губ мундштук, и звезда Полынь на весу дрожит…
Почему же ты не разнимешь рук? Отпусти, ему все равно не жить!

Отчего ты щуришься, хмуришь бровь, побелевший рот превращая в шрам?
Да какая, к дьяволу, тут любовь, если небо треснет сейчас по швам,
Если чаши гнева уже кипят, для господней жатвы наточен серп?
Ты ведь знаешь цену: твой младший брат - или все. Ты слышишь? Под корень - все!

Ну, решай скорее. Шуршит песок, растирая в пыль горизонта нить..."

Ты легко целуешь чужой висок - осторожно, чтобы не разбудить.

© Visenna